Звезды не для нас [сборник] - Секретный Блиц

на шёпот, и он заглушал даже вопли жены.

А на улице было хорошо.

Было. Пока за ним не погнались эти трое – здоровяк и два хиляка. Андрей не успел заскочить в подъезд – и бежал. К пустырю и своей двери.

Дверь ждала. Двери чего-то не хватало. Теряя драгоценные секунды, он поднял острый камень и выцарапал на ней два слова.

– Чувак, ты неправильно понял…

Догнали. И подошли так тихо.

Андрей встал спиной к двери, не смея к ней прижаться, боясь уронить. Именно этого, а не что его сейчас прирежут или забьют. Двое уже подняли палки.

Но третий прочитал надпись и ржанул, останавливая:

– Эй, погодьте. У нас тут псих. – Перевёл на Андрея полные злого веселья глаза: – Дверку себе организовал? Ну, давай. Открывай и уходи. А не сможешь… ты у нас тут этой дверкой и накроешься.

Андрей вдруг перестал дрожать. Разжал стиснутые кулаки, от которых в драке с троими не было бы никакого толку. Почти демонстративно – вот вам! – достал из кармана ключ. Повернулся спиной.

Дверь сияла. Сияние успокаивало, говорило – всё правильно. А может, сияла только надпись. «Мой мир». Он там, по другую сторону, тщательно выстроенный из правильного и нужного. Знать это было счастьем и силой.

Андрей сунул ключ в замок, повернул. Дверь открылась – вкопанная в землю, без дверной коробки, – стоило лишь толкнуть.

– Эй!

Но это «эй» уже не могло его удержать.

Психически нормальный

Дмитрий Сошников

г. Новосибирск

Она сказала: езжай. И я поехал.

Ночью в магазине немноголюдно. Мне это даже нравится: не суетливо, нет очередей ни к весам, ни на кассы. Можно побыть наедине с собой и Яной, которая где-то там, вдалеке: удаленно заглянуть в мониторинг, почувствовать её дыхание, частоту пульса.

Я примерился к апельсину: вроде бы то, что надо. И взял два.

«И зачем? – поинтересовался Контроль. – Яна просила один».

Я пытаюсь представить того, кто пишет эти сообщения. В посчитанных байтах текстовой строки нет символа ехидства, но я чувствую – так, как меня учили. Мне кажется, оператор Контроля смеётся надо мной.

«Я просто хочу быть ближе к Яне, составить ей компанию», – пишу в ответ.

Ещё апельсин приятен на вкус. Алекс не очень любил их, но всегда покупал Яне, когда она просила. Я знаю, я помню это. Только я всё же не Алекс…

Наверное, я хочу это подчеркнуть. Не Яне – себе.

Два апельсина идут в корзину к остальным покупкам: Яна не просила, но я сам посчитал, что нужно домой. Забота так и выражается: я знаю, я научен.

Невдалеке долговязый, неестественно худой мужчина перебирает овощи: берёт, придирчиво смотрит со всех сторон, мнёт, чуть ли не нюхает… Я бы мог ему сказать про каждую картофелину из тех, что он положил в пакет или вернул на полку, про каждую морковь или свёклу: массу, спелость, качество… Мне не пришлось бы мять груши, чтобы оценить мягкость. Я умею и так. Он – нет. Или…

Или это такой ритуал. Программа. Чтобы подчеркнуть нормальность. Мало какой человек поедет в ночь на край города за овощами: люди в это время спят.

Я не приучен чувствовать своих «соплеменников», лишь могу увидеть тонкие чёрточки там, где под кожей прячется интерфейсный разъём. Машинально касаюсь потайного места у виска, провожу пальцами по причудливо нарезанному шраму… Очень человеческий жест.

У долговязого шрама у виска нет. Кажется, он есть у одного или двух молодых людей, что так же, как я, бродят по пустым залам человеческого храма потребления, но мне нечего у них спрашивать и нет нужды искать. Да и программа не предполагает ненужных действий. Нерациональные, непродуманные – да, но строго в рамках человеческой нормы.

В конце концов, любой психически нормальный человек хоть немного да иррационален.

Ещё нужна курица на суп… Я перебираю упаковки, ища целую и подходящую по весу, и нахожу одну: хорошая, только кто-то растянул пальцем упаковку. Я кладу свой палец в чужую вмятину: почему-то это приятно и тепло… Символично.

Даже чересчур.

В корзину летит другая.

Когда я возвращаюсь, Яна спит. Я вижу это по мониторингу. Я стараюсь не шуметь, но она просыпается и видит, как её мужчина («всё-таки, не совсем», – поправляет Контроль) притащил вместо одного пакетика целый ворох.

Она грустно вздыхает, качает головой.

– Апельсин хоть не забыл?

«Ключевая фраза», – бросаю я Контролю. Тот небрежно отвечает «ОК» и я представляю оператора, который прочитал вывод и кивнул: всё нормально, психика работает, как должно.

Это – их фраза. Яна всегда спрашивает, Алекс – отвечает. Я помню.

– Апельсины, – отвечаю я. Моторика отрабатывает мои эмоции: улыбка, глаза чуть прищурены и смотрят с нежностью. – Не против, если я присоединюсь?

И я вижу, как её лицо меняется. Как увядает улыбка, гаснут глаза. Счастье на моём лице сменяется озабоченностью: тут же прилетает сообщение Контроля – «очень хорошо, норма». Вот их не спросил!

– Что-то не так?

– Нет… Всё хорошо, – она подходит, берёт оранжевые плоды. – Просто…

Если я скажу, то это будет означать, что я действовал преднамеренно и что-то задумал. Но это не так. Пусть скажет она. Пусть скажет, что Алекс их не любил, и что я – не он и никогда им не буду, что я просто…

Наверное, это слишком сильно отражается на лице. Но это нормально для человека, а я должен быть похож на человека, так? И болеть должно, так ведь?

Она поднимает взгляд на меня, ждущего своего приговора:

– Да. Присоединись. Я буду рада.

Кажется, у меня сейчас сердце выпрыгнет из груди. Конечно, кажется – никуда оно не денется, – но как же я счастлив! Я делаю сок из двух апельсинов, мы выпиваем его, лёжа на кровати – она устроилась на моём плече, как когда-то с Алексом, на которого я так похож и не похож вовсе. И потом что-то меняется – мы целуемся, но она смотрит так, будто видит меня впервые.

– Кто ты? – шепчет она, но я не отвечаю – она закрывает мои губы пальцем. И мы занимаемся любовью, словно в первый раз.

А после она допивает сок, встаёт к окну и смотрит куда-то вдаль.

– Знаешь… Нам надо расстаться, – говорит она.

Это больно. Это словно удар по голове. Не знал, что оно вот так…

Она смотрела на меня и качала головой, не соглашаясь с чем-то в своей голове.

– Ты не